Гендерное измерение власти в современной России
Айвазова С.Г. (Москва)
1. Гендерный баланс в отношениях власти можно считать одним из важнейших индикаторов для определения степени демократизации того или иного общества. Именно гендерное равенство справедливо называют фундаментом современной демократии. Возникает вопрос: далеко ли с этой точки зрения продвинулась в последние десятилетия Россия? Можно ли говорить о возникновении в ходе реформ нового демократического гендерного порядка1, о сбалансированности позиций мужчин и женщин на макро и микро уровнях власти?
2. Что происходит на макро уровне власти? С формальной точки зрения гражданские права женщин и мужчин в нашей стране равны. Эти права гарантированы действующей Конституцией. Однако в реальности одной из самых характерных черт российской политической системы является гендерная асимметрия. Она выражается в низком уровне представленности женщин в руководящих органах законодательной, исполнительной и судебной власти, причем как на федеральном, так и на региональном уровнях. Например, среди депутатов нижней палаты парламента - Государственной думы - только 7,7% женщин. В Совете Федерации в числе 178 сенаторов – 7 женщин. Среди депутатов законодательных собраний субъектов РФ в 2000 г. было около 9 % женщин. Женщин нет среди губернаторов, руководителей республик, мэров крупнейших городов. В составе действующего правительства РФ - одна женщина. Государственные должности прокуроров и следователей занимают 37% женщин и 63% мужчин.
Женщин почти нет и среди руководителей крупнейших политических партий, оказывающих реальное воздействие на политику страны. Исключение составляет И. Хакамада, которая входит в тройку лидеров партии «Союз правых сил». Но самое главное, политические партии систематически нарушают конституционный принцип гендерного равноправия. Только один конкретный пример. В избирательной кампании 1999 года в списках партий - фаворитов избирательной кампании: КПРФ, ОВР, «Яблоко», « «Единство», СПС - насчитывалось в сумме всего около 11% женских имен. Среди тех, за кого боролись эти же объединения в одномандатных округах, также было 10-12% женщин. То есть, политические объединения – реальные участники избирательной борьбы предоставляли в 1999 году женщинам и мужчинам разные шансы для доступа в мир политики.
3. Такое положение вещей чревато последствиями разного плана. Во-первых, гендерный дисбаланс властных структур негативно сказывается на повседневной жизни российских женщин. Можно утверждать, например, что все экономическое законодательство, создаваемое российским парламентом, - налоговое, таможенное, кредитно-денежное - объективно способствует сохранению и усугублению гендерного неравенства. Оно ориентировано на создание более благоприятных условий для "мужских" отраслей экономики, чем для отраслей "женских".
Во-вторых, сферы политической ответственности женщин, как правило, совпадают с традиционными женскими обязанностями – это вопросы социальной защиты, семьи, материнства и детства. То есть, стереотип «естественного» предназначения женщин воспроизводится на уровне «большой» политики даже тогда, когда женщины попадают туда, действуя вопреки традиционному канону женского поведения. И это, так или иначе, ощущается основной массой женщин, которые и без того никогда не имели вкуса к политике, а, глядя на эти «образцы», могут потерять его окончательно.
В-третьих, маргинальность женщин в политике имеет своим следствием инерционность, консерватизм политического поведения избирательниц. И потому может рассматриваться как одно из существенных препятствий на пути демократической трансформации страны.
4. Гендерную асимметрию в сфере большой политики принято объяснять тем, что она якобы соответствует традиционному характеру массовых представлений о распределении мужских и женских ролей. Однако это вряд ли верно. Ведь на микро уровне власти – в повседневной жизни семьи гендерные отношения складываются иначе. В тенденции они все больше тяготеют к партнерству, к утверждению демократических норм равноправия.
В чем это проявляется? Во-первых, в достаточно четком разделении сфер «частной» и «публичной» жизни. Сегодня семья рассматривается нашими согражданами как институт, который должен находиться вне сферы вмешательства государства и общества. На вопрос, что значит для них семья, респонденты чаще всего отвечают: «Мой дом - моя крепость». Они допускают вмешательство общества или государства в частную жизнь только в том случае, если кому-то из членов семьи угрожает насилие, если происходит нарушение прав человека в семье. Это не означает, правда, что параллельно резко сокращаются патерналистские ожидания наших сограждан. Хотя и эту тенденцию уже можно тоже обнаружить.
Во-вторых, брак все больше оценивается россиянами как «контракт на время». Возможность перезаключения этого контракта, связанная с процедурой развода, осознается подавляющим большинством респондентов, прежде всего, как благо, как выражение их личностной свободы. Вряд ли какой-либо еще институт российской жизни считается сейчас столь же значимым для проявления свободы личности как институт развода. Похоже, что интересы индивида, его свобода и автономия становятся для наших респондентов более важными ценностями, чем ценность семьи ради самой семьи.
В-третьих, судя по полученным нами данным, в средней российской семье по большому счету отсутствуют авторитарно-иерархические отношения - нет жесткого подчинения одного пола другому. Причем, нет ни бесспорного, как бы формализованного признания авторитета отца2, ни полного контроля над жизнью семьи со стороны матери.
В-четвертых, почти две трети наших респондентов убеждены в том, что их семейные отношения покоятся на взаимных правах и обязанностях. Как свидетельствуют наши опросы, непрерывно растет число респондентов, утверждающих, что домашний труд они выполняют «сообща».
Другие параметры, такие, скажем, как степень подчиненности индивида семье или степень участия в принятии решений, также говорят об устойчивости процесса демократизации внутрисемейных отношений. Таким образом, можно придти к выводу, что признак пола постепенно перестает довлеть над распределением ролей в российской семье. Это распределение происходит не под воздействием внешних предписаний, как это бывает в традиционных обществах, а в зависимости от индивидуального выбора, личностных качеств и предпочтений мужчин и женщин. Как точно пишет по этому поводу английский социолог З.Бауман, «модернити заменяет предопределенность социального положения (включая семейные обязанности - замечание мое, автор) принудительным и обязательным самоопределением»3.
5. Очевидно, что гендерные характеристики макро и микро уровней власти в России разнонаправлены. Очевидно и то, что распространение норм и ценностей демократического типа от отдельного локуса (семья) на «большое общество» блокируется. Чем? Вероятнее всего, специфической государственной политикой в сфере гендерного равноправия, а точнее даже – ее отсутствием.
6. В таком случае говорить о наличии сколько-нибудь определенного гендерного порядка в нашей стране сегодня вряд ли правомерно. Такого порядка, как чего-то целостного, нет. Встает другой вопрос: чем чревато его отсутствие? На личностном уровне – психологическим дискомфортом, неопределенностью жизненных ориентиров, особенно для женщин. На уровне общества – конфликтностью, ослабленностью мотиваций к гражданскому участию. На уровне государства – неустойчивостью демократических институтов.
7. Фиксируется ли эта противоречивость гендерных отношений массовым сознанием? Да, фиксируется. Судя по самым разным опросам общественного мнения, почти две трети респондентов осознают факт равенства гендерных отношений в семье и неравенство шансов мужчин и женщин в политике. И более 50% из них убеждены в том, что представительство женщин в структурах власти должно быть равнозначным мужскому4. Это значит, что потенциально наши сограждане готовы легитимизировать, одобрить демократический гендерный порядок.
Тем не менее, на текущий момент гендерная асимметрия предопределяет как структуру приоритетов российского государства, так и характер принятия государственных решений. Это значит, что Россия остается страной традиционалистской, где право силы - мужской силы - явно перевешивает силу права.
1. Гендерный порядок – определение, предложенное английским исследователем Р.Коннелом в работе: Connel R. Gender and power: Society, the person and sexuel politics. Cambridge: polity Press. 1987. S.98. Под гендерным порядком Коннел понимает исторически конструируемый паттерн властных отношений между мужчинами и женщинами и соответствующие ему представления о мужских и женских ролях.
2. Результаты наших обследований в этом отношении совпадают с выводами авторов книги: Курильски-Ожвэн Ш., Арутюнян М., Здравомыслова О. Образы права в России и Франции. М. Аспект-Пресс. 1996, написанной на основе анкетирования школьников России и Франции по вопросам правовой культуры.
3. Бауман З. Цит пр. С.182
4. В качестве основы для анализа использованы материалы научного проекта «Власть и народ в России: обновление повседневных практик и варианты универсализации институционального порядка», который с 2001 года осуществляет под руководством С.В.Патрушева Центр политической культуры и политического участия ИСПРАН. В их числе – глубинные интервью и социологические обследования. А так же материалы других исследовательских проектов данного Центра, проводившихся, начиная с 1994 года. Их результаты см., в частности, в коллективной монографии «Социальная политика и поведение домашних хозяйств на российских рынках». Москва. Теис. 2000.
Опубликовано: 20.01.062. Что происходит на макро уровне власти? С формальной точки зрения гражданские права женщин и мужчин в нашей стране равны. Эти права гарантированы действующей Конституцией. Однако в реальности одной из самых характерных черт российской политической системы является гендерная асимметрия. Она выражается в низком уровне представленности женщин в руководящих органах законодательной, исполнительной и судебной власти, причем как на федеральном, так и на региональном уровнях. Например, среди депутатов нижней палаты парламента - Государственной думы - только 7,7% женщин. В Совете Федерации в числе 178 сенаторов – 7 женщин. Среди депутатов законодательных собраний субъектов РФ в 2000 г. было около 9 % женщин. Женщин нет среди губернаторов, руководителей республик, мэров крупнейших городов. В составе действующего правительства РФ - одна женщина. Государственные должности прокуроров и следователей занимают 37% женщин и 63% мужчин.
Женщин почти нет и среди руководителей крупнейших политических партий, оказывающих реальное воздействие на политику страны. Исключение составляет И. Хакамада, которая входит в тройку лидеров партии «Союз правых сил». Но самое главное, политические партии систематически нарушают конституционный принцип гендерного равноправия. Только один конкретный пример. В избирательной кампании 1999 года в списках партий - фаворитов избирательной кампании: КПРФ, ОВР, «Яблоко», « «Единство», СПС - насчитывалось в сумме всего около 11% женских имен. Среди тех, за кого боролись эти же объединения в одномандатных округах, также было 10-12% женщин. То есть, политические объединения – реальные участники избирательной борьбы предоставляли в 1999 году женщинам и мужчинам разные шансы для доступа в мир политики.
3. Такое положение вещей чревато последствиями разного плана. Во-первых, гендерный дисбаланс властных структур негативно сказывается на повседневной жизни российских женщин. Можно утверждать, например, что все экономическое законодательство, создаваемое российским парламентом, - налоговое, таможенное, кредитно-денежное - объективно способствует сохранению и усугублению гендерного неравенства. Оно ориентировано на создание более благоприятных условий для "мужских" отраслей экономики, чем для отраслей "женских".
Во-вторых, сферы политической ответственности женщин, как правило, совпадают с традиционными женскими обязанностями – это вопросы социальной защиты, семьи, материнства и детства. То есть, стереотип «естественного» предназначения женщин воспроизводится на уровне «большой» политики даже тогда, когда женщины попадают туда, действуя вопреки традиционному канону женского поведения. И это, так или иначе, ощущается основной массой женщин, которые и без того никогда не имели вкуса к политике, а, глядя на эти «образцы», могут потерять его окончательно.
В-третьих, маргинальность женщин в политике имеет своим следствием инерционность, консерватизм политического поведения избирательниц. И потому может рассматриваться как одно из существенных препятствий на пути демократической трансформации страны.
4. Гендерную асимметрию в сфере большой политики принято объяснять тем, что она якобы соответствует традиционному характеру массовых представлений о распределении мужских и женских ролей. Однако это вряд ли верно. Ведь на микро уровне власти – в повседневной жизни семьи гендерные отношения складываются иначе. В тенденции они все больше тяготеют к партнерству, к утверждению демократических норм равноправия.
В чем это проявляется? Во-первых, в достаточно четком разделении сфер «частной» и «публичной» жизни. Сегодня семья рассматривается нашими согражданами как институт, который должен находиться вне сферы вмешательства государства и общества. На вопрос, что значит для них семья, респонденты чаще всего отвечают: «Мой дом - моя крепость». Они допускают вмешательство общества или государства в частную жизнь только в том случае, если кому-то из членов семьи угрожает насилие, если происходит нарушение прав человека в семье. Это не означает, правда, что параллельно резко сокращаются патерналистские ожидания наших сограждан. Хотя и эту тенденцию уже можно тоже обнаружить.
Во-вторых, брак все больше оценивается россиянами как «контракт на время». Возможность перезаключения этого контракта, связанная с процедурой развода, осознается подавляющим большинством респондентов, прежде всего, как благо, как выражение их личностной свободы. Вряд ли какой-либо еще институт российской жизни считается сейчас столь же значимым для проявления свободы личности как институт развода. Похоже, что интересы индивида, его свобода и автономия становятся для наших респондентов более важными ценностями, чем ценность семьи ради самой семьи.
В-третьих, судя по полученным нами данным, в средней российской семье по большому счету отсутствуют авторитарно-иерархические отношения - нет жесткого подчинения одного пола другому. Причем, нет ни бесспорного, как бы формализованного признания авторитета отца2, ни полного контроля над жизнью семьи со стороны матери.
В-четвертых, почти две трети наших респондентов убеждены в том, что их семейные отношения покоятся на взаимных правах и обязанностях. Как свидетельствуют наши опросы, непрерывно растет число респондентов, утверждающих, что домашний труд они выполняют «сообща».
Другие параметры, такие, скажем, как степень подчиненности индивида семье или степень участия в принятии решений, также говорят об устойчивости процесса демократизации внутрисемейных отношений. Таким образом, можно придти к выводу, что признак пола постепенно перестает довлеть над распределением ролей в российской семье. Это распределение происходит не под воздействием внешних предписаний, как это бывает в традиционных обществах, а в зависимости от индивидуального выбора, личностных качеств и предпочтений мужчин и женщин. Как точно пишет по этому поводу английский социолог З.Бауман, «модернити заменяет предопределенность социального положения (включая семейные обязанности - замечание мое, автор) принудительным и обязательным самоопределением»3.
5. Очевидно, что гендерные характеристики макро и микро уровней власти в России разнонаправлены. Очевидно и то, что распространение норм и ценностей демократического типа от отдельного локуса (семья) на «большое общество» блокируется. Чем? Вероятнее всего, специфической государственной политикой в сфере гендерного равноправия, а точнее даже – ее отсутствием.
6. В таком случае говорить о наличии сколько-нибудь определенного гендерного порядка в нашей стране сегодня вряд ли правомерно. Такого порядка, как чего-то целостного, нет. Встает другой вопрос: чем чревато его отсутствие? На личностном уровне – психологическим дискомфортом, неопределенностью жизненных ориентиров, особенно для женщин. На уровне общества – конфликтностью, ослабленностью мотиваций к гражданскому участию. На уровне государства – неустойчивостью демократических институтов.
7. Фиксируется ли эта противоречивость гендерных отношений массовым сознанием? Да, фиксируется. Судя по самым разным опросам общественного мнения, почти две трети респондентов осознают факт равенства гендерных отношений в семье и неравенство шансов мужчин и женщин в политике. И более 50% из них убеждены в том, что представительство женщин в структурах власти должно быть равнозначным мужскому4. Это значит, что потенциально наши сограждане готовы легитимизировать, одобрить демократический гендерный порядок.
Тем не менее, на текущий момент гендерная асимметрия предопределяет как структуру приоритетов российского государства, так и характер принятия государственных решений. Это значит, что Россия остается страной традиционалистской, где право силы - мужской силы - явно перевешивает силу права.
1. Гендерный порядок – определение, предложенное английским исследователем Р.Коннелом в работе: Connel R. Gender and power: Society, the person and sexuel politics. Cambridge: polity Press. 1987. S.98. Под гендерным порядком Коннел понимает исторически конструируемый паттерн властных отношений между мужчинами и женщинами и соответствующие ему представления о мужских и женских ролях.
2. Результаты наших обследований в этом отношении совпадают с выводами авторов книги: Курильски-Ожвэн Ш., Арутюнян М., Здравомыслова О. Образы права в России и Франции. М. Аспект-Пресс. 1996, написанной на основе анкетирования школьников России и Франции по вопросам правовой культуры.
3. Бауман З. Цит пр. С.182
4. В качестве основы для анализа использованы материалы научного проекта «Власть и народ в России: обновление повседневных практик и варианты универсализации институционального порядка», который с 2001 года осуществляет под руководством С.В.Патрушева Центр политической культуры и политического участия ИСПРАН. В их числе – глубинные интервью и социологические обследования. А так же материалы других исследовательских проектов данного Центра, проводившихся, начиная с 1994 года. Их результаты см., в частности, в коллективной монографии «Социальная политика и поведение домашних хозяйств на российских рынках». Москва. Теис. 2000.
